Остряков А.П. Мои воспоминания. — Тамбов, 2007.
С. 65-68.
С Трегуляевым связана фигура его архимандрита Иринарха. Небольшого роста, с простым мужицким лицом и светлыми густыми, ниспадающими на плечи волосами, игумен Иринарх был хороший хозяин, неуклонно требовавший от монахов, способных к физическому труду, кроме молитв и постов, точного выполнения его указаний в повседневной работе. Его организаторский талант, вероятно, вырос еще в Петербурге, в бытность его монахом Александро-Невской лавры, в которой он до получения места игумена Трегуляевского монастыря занимал место казначея.
При монастыре были обширные бахчи и огороды, ягодные питомники и фруктовый сад, большое стадо породистых коров, на хуторах монастыря отдельные хозяйства, маслобойки, снабженные лучшими шведскими сепараторами, и рационально поставленное огромнейшее лесное хозяйство.
Кипучая деятельность Иринарха не ограничивалась этими видами хозяйственной работы. За рекой раскинулись поля и луга, принадлежавшие монастырю, обрабатываемые бокинскими и периксинскими крестьянами, приносившие значительные доходы монастырской казне от продажи зерна. Сено шло на скот и конское поголовье монастыря. Кузницы, мастерские, большая пасека, аллея к колодцу Питирима, под большой беседкой, отделанной с большим вкусом, с голубым потолком и белым голубем посередине, державшим в своем клюве цепочку, к которой была прикреплена кружка для опускания ее в колодец, сокрытый тенью 500-летнего дуба в 5 охватов; ежегодно строившиеся дачи для дачников с удобными верандами, выстроенными в разнообразнейших стилях, постройка зимней церкви, административная и монашеская деятельность, регулировавшая не только жизнь монахов, но и обширные отношения далеко за пределами монастыря, — все это довольно неполная попытка обрисовать сложную работу Иринарха.
В образцовом порядке было и кладбище, окружавшее главную церковь и утопавшее в тени лип и других лиственных пород.
Архимандрит Иринарх жил на втором этаже в небольшой квартире из 4-х комнат двухэтажного белого кирпичного дома, находившегося в ограде у ворот монастыря. Эта квартира представляла собой образец чистоты, опрятности и порядка и, казалось, что она, вещи в ней, распорядок и сам ее хозяин рассчитаны, по крайней мере, сотни на три, на четыре лет, если не на целое тысячелетие, так от нее дышало покоем, уверенностью и законченностью. Приезжавших лично к нему архимандрит встречал в своей маленькой столовой, подавался чай со сливками, лимоном, печением и неизменным пахучим липовым медом.
В начале 1900-х годов архимандрит, к общему нашему огорчению, решил разбить поляну перед монастырем на аллеи и насадить по ним елочки и сосенки.
Как сейчас помню горячий спор на балконе нашей дачи, поднятый моей мамой и поддержанный приехавшим к нам из города художником Ивановым, братом Михаила Федоровича Иванова и Николаем Харлампиевичем Померанцевым, культурнейшим человеком, сменившим на посту председателя Тамбовского окружного суда заболевшего прогрессивным параличом Арсения Петровича Муравьева.
Спор по этому вопросу загорелся с архимандритом, зашедшим повидаться с дедушкой (Я.И. Червинским). Мама, при поддержке наших гостей, доказывала архимандриту Иринарху нецелесообразность уничтожения полянки, дававшей вид монастырю.
— И так лес кругом, а вы хотите, — обращалась мама к архимандриту, — задавить чудесный вид на монастырь все теми же соснами, миллионы которых и так полукругом закрывают чуть ли не три стороны. Слава Богу, хоть река (Цна) не дает вам закрыть лесом запад.
— В вас художница говорит, болельщица за перспективу, — не сдавался Трегуляевский игумен и осуществил свой план. Мало-помалу из молоденьких деревьев выросли темные аллеи и закрыли вид на монастырь своей вечно зеленой игольчатой хвоей.
Совсем недавно, в июне 1953 года, я с ученицей медшколы Раей Брзжевской ездил навестить ее родителей, поселившихся в Трегуляевских лесах. Мы за день моего пребывания там прошлись по неузнаваемо измененным и вырубленным, когда-то дорогим мне по воспоминаниям местам. Монастырь, занятый какой-то военчастью, был для нас недоступен, но темные аллеи, скрывающие его от посторонних взоров, напоминали мне затеянный полвека назад спор моей матери с архимандритом. Проплыли года, и сошли люди тех времен, как снега, смытые вешними водами, но лесок разросся и сказочно-темно-зеленый подступал к давно знакомым стенам Трегуляевской обители.
Много и детских, и грустных воспоминаний связано с Трегуляевым. В 1903 году, зимой на розвальнях, покрытых ковром, везомых тройкой белых лошадей, покоился гроб с телом Игнатия Адамовича Романовского. Память восстанавливает и повторяет минувшее: зимней дорогой, на лошадях-тройках едут в его последний путь за ним его дети, жена его Юлия Богдановна, Муравьевы — ближайшие родственники, мама и я. Архимандрит Иринарх с монахами в черных одеяниях на белом снегу встречают перед воротами монастыря похоронную процессию, потом отпевание в зимней церкви и чай с печеньем и медом в квартире игумена.
В 1905 году в феврале умерла от брюшного тифа Юлия Богдановна Романовская. Мы опять с мамой повторили тот же путь, и опять черные монахи на белом снегу запечатлелись на всю жизнь, а 10 лет спустя, 12-го февраля 1916 года, мой брат Яша, тогда студент Московского университета по медфаку, тетя Валя, дочь дедушки (Фишер), и тетя Маня Дмитриева (урожденная Гаевская, племянница бабушки Лидии Измайловны), приехавшая из Пензы, хоронили в Трегуляеве дедушку Якова Исакиевича Червинского, умершего 9 февраля 1916 года. Маму мы сообща не пустили в студеный февральский день в Трегуляев, боясь за ее здоровье. И с той же отчетливостью повторилась сцена: черные монахи во главе с архимандритом на белом снегу.
Прошло еще более десяти лет. Умерла уже и мама 22 октября 1925 года. 19 мач в годовщину смерти бабушки (1897), бывая в Тамбове, я обыкновенно навещал родные могилы. Уже прогремела революция, и монастыри, потеряв значение, были закрыты и использованы для хозяйственных нужд страны. Я пошел в Трегуляев. Это было, вероятно, в самом начале 30-х годов. Многое вспоминалось, пока я шел лесными тропинками по знакомым местам. Побывав на могилке бабушки и дедушки Червинских, я прошел по опустевшим аллеям (дач и людей вокруг не было) к месту, где раньше был колодец Питирима и, углубляясь в чащу, попал на пасеку, на которой я не был с отроческих лет. Мне в этот день было уже более 40 лет. Какая-то фигура, голова которой была покрыта предохранительной сеткой от пчелиных укусов, копошилась у жужжащего улья. Вдруг балахон был снят, и в седом старце-пасечнике я узнал бывшего архимандрита Трегуляевского монастыря Иринарха.
— Рад тебя видеть, Алеша. У меня диабет. Выпиваю более 2-х ведер воды, и все мало.
Мы сели на замшелое бревно, и он рассказал мне, что изо всех многочисленных монахов монастыря остался он один и что местная советская власть предложила ему работать на пасеке. Дело идет неплохо в этом году, и взятки хорошие.
Через год я узнал, что Иринарх умер от диабета, но до последних дней своей жизни заботился о пасеке…